Андрюха вернулся чуть раньше и уже разводил костёр. Его Тагир, как насто­ящий сторож, облаял нас на подходе, словно чужих. Потом завилял остатком хвоста, признал: свои пришли. Сначала похвастались друг перед другом добы­чей. Затем по традиции: «Ну, по малень­кой. С полем!» - «Ага, поддерживаю, на кровях! Будимо!». Тут же вспомнили заезженный анекдот про «Будьмо» и заржали на всю пойму. Легко стало на душе: никто никому и ничего не должен. Так бывает только на охоте! В полчаса управились со всем: накормили собак, разделали дичь, почистили картошку, добавили, что полагается, и вот уже по­маленьку котелок закипает на костре. Ещё не совсем стекнело, но вечерняя прохлада ощущается. Придвигаемся ближе к огню. Собаки вместе с нами. Мой Айтос по обыкновению прижался к ноге: так ему уютнее и спокойней. При­крыл его телогрейкой. Пёс смежил глаза и засопел ровненько.

Напарник, попробовав варево, сказал:

- Готово! Горячее сырым не бывает! Ну, давай, с почином!

- Давай!

Охотники знают, что с шолёмкой из свежей добычи, приправленной дым­ком из костра, не сравнятся никакие наваристые борщи ни из какой печки. Пусть родные подруги обижаются - не обижа­ются, но это так было всегда, так есть и так будет впредь!

Сняли котелок с костра и поставили между собой. Настало время священнодействовать. Деревянной ложкой черпа­ли душистый бульон из густого варева то с картошкой, то с «моркошкой», то выхватывали кусок дичи и, надувая щеки, старательно дули на них - не об­жечься бы. Собаки подняли головы и выжидательно уставились на хозяев: «Вы, что, забыли про нас? Мы тоже охоти­лись. Да без нас вы бы голую картошку ели!» Нет, конечно, не забыли, отвечаем, просто ещё горячо. Чуть позже пришло время и их пира. Каждый спаниель ел свою долю и, косясь на другого, ревниво порыкивал. Наконец, все насытились и потекла под звёздным небом неторопливая беседа. Глядя на затейливо извиваю­щиеся языки пламени, я спросил:

Почему это место считается недо­брым? Причём тут какие-то соляные провалы?

Андрюха, немного помолчав, как бы прикидывая с чего начать, заговорил:

Старики сказывают, гиблые тут ме­ста, нечисть водится. Порой люди пропадали, да так, что их не нашли. В основном чужаки, местные сюда без нужды не суются.

Говоришь, нечисть водится? - с со­мнением глянул я на собеседника. - Ну, мы-то с тобой и не в таких местах быва­ли.

Ну, я сам не больно-то в нечисть верю, но люди пропадали. Это? как го­ворил уважаемый Бендер, медицинский факт. И тёща моя, она местная, рассказы­вала.

Я уставился на него, ожидая продол­жения. Спаниели, успокоились и вновь улеглись поближе к нам. Приятель, не вставая, подбросил в огонь пару сучков. В небо поднялись мириады искр. Похо­же на звёзды, подумалось. Костёр, полу­чив подпитку, разгорелся. Вновь запля­сали языки пламени, разгоняя темноту. Прерывая затянувшуюся паузу, Андрю­ха продолжил:

Наше село недаром называется Усолье. Соль! Её издревле тут добывали и, говорят, не только княжество Стародубское снабжали, и другие в округе, аж до самой Москвы вывозили. А в селе боль­шое торжище было. Потом, ещё до рево­люции, стали привозить более дешёвую соль: промысел стал невыгоден, заглох, и его забросили. Правда, во время войны трудно с этим стало. Вновь стали варить соль. Но после жизнь более-менее нала­дилась - и опять всё забросили.

Я с сомнением покрутил головой:

-В Турции видел, как соль добывают с соляных озёр. Так там все берега на­сквозь белые, просоленные. Ничего не растёт. А здесь что-то подобного не за­метил.

-И не увидишь. Здесь солёные озёра под землёй. В старину предприимчи­вые мужики ставили своё дело: копали колодцы, черпали рассол и по деревян­ным желобам сливали в солеварни. Там рассол выпаривали и получали чистую соль. Выгодный бизнес был...

Помолчав, добавил:

- Промысел - то забросили, но колод­цы остались. Со временем они ветшали, обрушивались, зарастали бурьяном, и получились опасные ямы, типа ловчих. Старое поколение, кто что-то знал и помнил, уходит, а молодёжь - чего она знает? Все в город норовят. Вот, видимо, стало место недобрым. Пара - другая пришлых пропала. Кто ж чужих искать будет? Тут-то и про нечисть вспомнили.

Откуда ты это всё знаешь? - засо­мневался я.

Слышал. Иногда деревенские мужи­ки за рюмкой чая толкуют. А потом Коля Фролов, помнишь, у нас на экскаватор­ном директором заводского музея был, в газете «Ковровские вести» писал? Он историк.

Ну, пора и вздремнуть. Вон заря с зарёй встречается.

Быстро собрались, а «Черномырдин» с «Чубайсом» уже готовы — их мы на­кормили первым делом. Для меня накор­мить пса до охоты это принципиально. Наслушавшись россказней про случаи, когда собака вместо подачи в руки сжи­рает дичь, решил для себя раз и навсегда не охотиться с голодным другом, дабы не провоцировать и не искушать. По­тушив костёр и прибрав всё в палатку, отправились в луга. Каждый в свою сто­рону. Уговорились: три выстрела подряд - сигнал тревоги. Вскоре послышался выстрел Андрюхи. Я ж решил тактику охоты изменить: сначала ознакомить­ся с угодьями, уйти в луга как можно дальше, а собственно охоту начать на об­ратном пути - не придётся весь день по жаре добытую дичь таскать на тороках.

Командой «Гуляй!» пустил Айтоса в свободный поиск. Для него это означает, что не надо челночить, но пропускать дичь страсть не позволяет. Время от вре­мени из бурьянов раздаётся солидное «гаф», но я не реагирую, и птица благо­получно улетает. Иногда после подъёма он подбегает ко мне и, как бы сердясь, смотрит в глаза: «Ну, чего не стрелял? Я выложил, как на блюдечке!». Добро­душно отвечаю: «Гуляй, гуляй, дорогой. Потом постреляем!» В буйном разнотра­вье шагать, точнее, продираться нелегко. Иногда попадаются места, где повили­ка крепко оплела бурьян в такой дикий «колтун», что без мачете не прорваться. Приходится обходить неприступное ме­сто. Раз-другой споткнулся о заросшие травой, сгнившие долблёные колоды - не то ли это, о чём рассказывал в ночи Андрюха? Надо быть осторожней и за Айтосом внимательнее приглядывать: кабы чего с ним не вышло в охотничьем запале, вон как в крепях ныряет - ме­ста-то, по рассказам, гиблые. Раза два прибегал он по уши мокрый. Искупался где-то. Значит, есть непересохшие бочажины. А может...? Не дай, бог!

Солнце перевалило зенит. Насту­пает самая жара. Пот пропитал майку, рубашку. Пора отдохнуть, перекусить. Всё равно у дичи наступает «тихий» час. Будто исчезает куда, даже с собакой не найти. Присел на бугорок, разложил немудрёную снедь, разделил на две не­равные части: побольше – ушастому помощнику, поменьше - себе. Замори­ли, как говорится, «червячка». Стала накатывать дрёма. Земля тёплая, прилёг, руку на ружьё. Спаниель тут же под бок привалился. Сон его чуткий - никого не подпустит. Высоко в небе кружат чёр­ные коршуны. С визгом чертят синеву стрижи. Пронеслась пара крякв. Навер­ное, Андрюхин «Чубайс» спугнул. По травинке, что склонилась к лицу, ползёт букашка. Порхая пёстрыми крыльями, мелькнула бабочка. В поисках сладкого нектара гудят, перебирая цветы, мохна­тые шмели. Веки сами собой смежились. Очнулся оттого, что кто-то ползёт по щеке. Муравей. Ленивым движением ла­дони смахнул его: не мешай наслаждать­ся очарованием летнего дня. Так тепло, хорошо, уютно в бурьяне - шевелиться не хочется. Пахнет горькой полынью. Айтос толкает в спину: мол, поднимай­ся, пошли. Посмотрел на часы - пора вставать. Сел. Лишь голова торчит из травы. Округа как на ладони, а меня не видно. Потянулся, с хрустом расправляя мышцы. Лепота-а! Встал, огляделся, и тронулись в обратный путь. Теперь по­охотимся по-настоящему..